Курсивом и жирным курсивом выделен текст из книги С. Коллинз: «И вспыхнет пламя».
После тяжелой победы в 74-ых Голодных играх Китнисс возвращается домой и сталкивается с новыми, взрослыми и смертельными угрозами. Теперь она «по уши» завязла в политике: президент Сноу лично прибывает в д. 12, чтобы пригрозить убить Гейла, Прим и др. дорогих ей людей, в случае, если она выкажет неповиновение — в дистриктах начались опасные волнения и любая искра может вызвать большой пожар!
В Туре Победителей сблизившиеся Пит и Китнисс видят воочию, огонь начал заниматься, попав на благодатную высущенную террором и отчаянием почву. Успокоить народ невозможно. Китнисс отчаянно боится «стать крайней», но на самом деле шаг за шагом она становится символом сопротивления, «Огненной девушкой», первой бросившей вызов власти Капитолия.
Капитолий выбирает путь террора и «закручивания гаек»: но это лишь усиливает и без того высочайший градус ненависти — заливание огня бензином закономерно приводит лишь к тому, что предреволюционной ситуация складывается во всём Панеме. Желая избавиться от Китнисс, президент с подачи нового главы распорядителей Плутарха Хэвенсби объявляет о участии в 75-ых Голодных играх Победителей, в том числе Китнисс.
Но результат получается противоположный намерениям правительства: Китнисс не просто выживает на арене, но, став Символом нарождающейся Революции (Сойкой-пересмешницей), на планолёте улетает не в Капитолий, а в гнездо мятежников — д13!
Мои руки крепко сжимают флягу, хотя чай давно уже отдал свое тепло морозному воздуху. Но мышцы напряжены от холода. Если нагрянет стая диких собак, не уверена, что я смогу забраться на дерево. Надо бы встать и размять затекшее тело. Но я продолжаю сидеть, неподвижная, точно скала под ногами, наблюдая, как в лес проникают лучи рассвета. Солнце не которого я страшилась несколько месяцев.
Солнце неумолимо встает, и я заставляю себя подняться. Суставы болезненно ноют. Левая нога затекла, так сильно, что «оживает» лишь через несколько минут усиленной ходьбы. Я три часа провела в лесу, но даже не попыталась всерьез поохотиться. Сумка для добычи пуста. Ни маму, ни мою младшую сестренку Прим это уже не затронет, они теперь могут позволить себе покупать в городской мясной лавке что пожелают, хотя, конечно, вкус лучше всего именно у свежей и дичи. А вот Гейл Хоторн и его семья целиком зависят от этой охоты. Нельзя их подвести. И я пускаюсь в дорогу. Еще полтора часа проверять ловушки. В школьные времена мы успевали после полудня и пройтись по капканам, и поохотиться, и вернуться с добычей в город, чтобы выручить за нее деньги. Теперь, когда Гейл работает в угольных шахтах, а у меня не осталось других занятий, вся работа на мне.
Китнисс в лесу на охоте вместе с Гейлом
Будь моя воля — забыла бы эти Игры навеки. Никогда бы не заговаривала о них. Притворилась бы, что это был страшный сон, и не более. Но тур победителей ни о чем не позволит забыть. Капитолий нарочно проводит его примерно посередине между сезонами, чтобы освежить у людей чувство ужаса. Нам, жителям дистриктов, не просто напоминают о том, как страшна железная хватка столицы, — нас вынуждают публично этому радоваться. В этом году я «звезда» представления. Меня провезут от дистрикта к дистрикту, и в каждом придется стоять перед ликующими зрителями, ощущая их затаенную ненависть, и смотреть со сцены в глаза людей, чьи родные убиты моей рукой…
Цезарь Фликерман объявляет о начале тура
Спустя полгода каждый Победитель в обязательном порядке должен отправиться в турне по всей стране, обычно он называется Тур Победителя, но так как в прошлом году Китнисс и Пит уцелели вдвоём, будет Тур Победителей.
Еще одна ложь, сочиненная капитолийцами. Когда во время Голодных игр мы с Питом пробились в последнюю восьмерку, журналисты явились разнюхивать наши личные тайны; в ответ на вопрос, кто мой близкий друг, местные жители сразу назвали Гейла. Репортерам он, разумеется, пришелся не ко двору. Учитывая мой якобы страстный роман на арене, парень со столь яркой мужественной внешностью никак не вписывался в понятие «близкий друг». К тому же он вовсе не собирался улыбаться и мило вести себя перед камерами. И вот его превратили в кузена. Вообще-то между нами и вправду есть пределенное сходство. Прямые темные волосы, смуглая кожа, серые глаза… Я ни о чем не догадывалась до тех самых пор, когда уже на вокзале мама не заявила: «Если б ты только знала, как тебя ждут твои кузены!» Повернувшись, я с изумлением увидела Гейла, Хейзел и других ее деток. Что оставалось делать? Только подыгрывать.
Тур Победителей в огне[]
Холод[]
Стоило Китнисс и Питу вернуться домой, отношения у них стали холоднее льда в студённый зимний день:
Пит улыбается, ополаскивает нож самогоном из бутылки, которую нашел на полу, и режет хлеб. Все это время он аккуратно снабжал нас горячей выпечкой. Я охочусь. Он возится с тестом. Хеймитч пьянствует. Каждый нашел чем заняться, только бы не вспоминать о Голодных играх. Уже протянув хозяину горбушку, Пит наконец обращает внимание на меня.
— Угощайся.
— Нет, я поела в Котле. Но все равно спасибо.
Ментор и его трибуты, ставшие Победителями
Голос будто бы и не мой, обезличенный. И так всякий раз, когда я пытаюсь заговорить с ним — с тех самых пор, как от нас отвернулись камеры, снимавшие благополучное возвращение победителей.
— Пожалуйста, — натянуто отвечает он.
Хеймитч наугад бросает рубашку в кучу хлама.
— Бррр. Придется здорово над вами поработать перед выступлением.
И он, разумеется, прав. Публика ожидает увидеть двух голубков, победивших в Голодных играх, а не людей, которые без усилия не могут посмотреть в глаза друг другу.
Разговор с президентом[]
Непосредственно перед Туром нежданным гостем Китнисс становится сам президент Кориолан Сноу и его визит не сулит девушке ничего хорошего:
Поворот полированной медной ручки — и я внутри. В ноздри бьют два плохо совместимых запаха — роз и крови. Низкорослый мужчина с белесыми волосами, неуловимо кого-то напоминающий, молча читает книгу. Он поднимает палец, словно хочет сказать: «Подождите минутку». Затем поворачивается — и в моей груди на миг замирает сердце.
Змеиный взгляд Сноу
Прямо на меня змеиным взглядом уставился президент Сноу.
...
Если проделал такой долгий путь — вывод может быть только один. У меня серьезные неприятности. А значит, и у моих родных. По спине пробегают мурашки, стоит представить, как близко мама и Прим оказались от этого человека, который меня ненавидит. И всегда будет ненавидеть. Я ведь перехитрила изуверские Игры, выставила Капитолий на посмешище, а стало быть, в чем-то подорвала его власть....
Мне всего лишь хотелось выжить и сохранить жизнь Пита. Любой знак неповиновения — просто случайность. Но если Капитолий решил оставлять в конце Голодных игр одного трибута, то, видимо, высказать свое мнение — уже дерзость и бунт. Единственное спасение заключалось в том, чтобы притвориться безумно влюбленной в Пита. И тогда нам обоим позволили жить. Короновали как победителей. Вернули домой, устроили и нашу честь торжество, дали прощально помахать в объективы и наконец оставили в покое. До нынешнего дня.
Возможно, сказывается непривычка к новому дому или внезапный страх при виде человека, который в любую минуту способен меня убить, только вдруг в голове все путается. Такое впечатление, что президент — у себя, а я — незваная гостья. Я даже не предлагаю ему присесть. И вообще молчу. На самом деле, я обращаюсь с ним, точно с ядовитой гадиной, — не двигаюсь, не отрываю от него глаз и обдумываю план бегства.
— Полагаю, нам обоим будет гораздо проще, если мы сразу договоримся не лгать друг другу, — говорит президент. — Что скажете?
— Да, пожалуй, это сбережет кучу времени. Президент Сноу отвечает улыбкой, и я в первый раз обращаю внимание на его рот. Какие губы могут быть у змеи? Никаких. А у него — полноватые, и кожа натянута, словно на барабане. Вряд ли тут обошлось без операции. Похоже, Сноу нарочно переделывал рот, чтобы выглядеть привлекательнее. Если так, значит, он выбросил время и деньги на ветер.
— Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем… Вы ведь не собираетесь создавать проблемы, верно?
— Верно, — киваю я.
— Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками отталкивать этот дар. Тем более если у нее есть семья. Мама, сестра и… кузены.
По тому, как он протянул последнее слово, я понимаю: президенту отлично известно о том, что мы с Гейлом — вовсе не веточки одного родословного древа.
Стало быть, карты брошены. Может, оно и к лучшему. Не люблю непонятных угроз. Всегда легче, если знаешь расклад.
...
— У меня неприятности, мисс Эвердин, — говорит президент. — И начались они в ту самую минуту, когда вы воспользовались на арене своими ядовитыми ягодами.
Я это сделала, желая проверить, что решат распорядители Игр — остаться без победителя, если мы оба покончим самоубийством, или позволить нам сохранить наши жизни.
— Будь у Сенеки Крейна хоть немного мозгов, он бы раздавил вас на месте, словно букашек, К несчастью, наш главный распорядитель оказался сентиментальным глупцом. И вот, пожалуйста. Попробуйте догадаться, где он сейчас?
Я молча киваю: судя по тону высказывания, Сенеку казнили. Теперь, когда нас разделяет только стол, запах крови и роз обостряется. Роза — у президента на лацкане, это понятно, причем аромат генетически был усилен, в жизни цветы так не пахнут. А что касается крови… Даже не знаю.
— После этого мне оставалось одно: позволить вам разыграть вашу маленькую комедию. Нет, вы были просто прелестны: эдакая наивная влюбленная школьница. Обитателей Капитолия ваша игра убедила. А вот в дистриктах, к сожалению, на обман купились не все.
Видимо, на моем лице мелькает легчайшая тень удивления.
— Разумеется, вы об этом не подозревали. Где уж вам знать о настроениях в остальных дистриктах! Между тем некоторые восприняли ваш незатейливый фокус как знак открытого неповиновения, а вовсе не безоглядной любви. Ну, а если девчонке из Дистрикта номер двенадцать позволено бросить вызов Капитолию и уйти безнаказанной, что помешает им поступать точно так же? Что помешает, к примеру, устроить мятеж?
Смысл последнего предложения доходит не сразу. А потом обрушивается на меня всей своей тяжестью.
— Неужели начались мятежи?
Трудно сказать, страшит меня эта мысль или, наоборот, воодушевляет.
— Пока нет. Но это лишь вопрос времени — разве что радикально изменится ситуация… А мятежи, как известно, ведут к революциям. — Президент потирает место над левой бровью, которое (мне ли не знать) потирают, когда болит голова. — Вы имеете хотя бы отдаленное представление, что это значит? Сколько людей погибнет? В каких условиях окажутся уцелевшие?
Может, Капитолий и не подарок, но стоит ему хоть на день ослабить хватку — поверьте на слово, — вся система рухнет.
Меня поражает прямота и даже искренность его речи. Можно подумать, Сноу на самом деле превыше всего ценит благополучие жителей Панема, а ведь это полная чушь.
Не знаю, откуда берется смелость, но я говорю:
— Какая хрупкая система: рушится из-за горсти ягод.
Собеседник долго молчит и пристально разглядывает меня.
— Да, хрупкая, только не в том смысле, что вы подумали.
...
Похоже, он все сказал и теперь ожидает ответа.
— У меня и в мыслях не было подстрекать людей к мятежам, — говорю я.
— Верю. Но это неважно. Ваш стилист оказался пророком, выбирая наряды. Вы, «Огненная Китнисс», бросили искру, способную (если вовремя не принять меры) разгореться в адское пламя, которое уничтожит Панем.
— Почему бы вам не убить меня прямо сейчас? — выпаливаю я.
— Прилюдно? — осведомляется Сноу. — Это лишь подольет масла в огонь.
— Тогда подстройте несчастный случай.
— Кто купится на такую дешевку? — возражает он. — Вы бы сами купились?
— Тогда скажите, что нужно сделать, и я это сделаю.
— Если бы все было так просто… — Президент берет печенье и разглядывает глазурные цветочки. — Мило. Ваша мать приготовила?
— Пит.
Впервые не выдержав, я отвожу глаза и делаю вид, что захотела чая, но тут же ставлю чашку обратно, услышав предательский звон о блюдце. Приходится, чтобы скрыть смущение, тоже взять выпечку.
— Пит… Ну и как он, ваша любовь до гроба?
— Хорошо, — отвечаю я.
— Скажите, когда он по-настоящему понял, насколько вам безразличен? — Сноу окунает печенье в чай.
— Пит мне не безразличен, — говорю я.
— Но, кажется, не до такой степени, чтобы в это поверил весь Панем.
— Кто это сказал?
Президент Сноу дарит Китнисс розу
— Я сказал. И если бы я один, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Как поживает очаровательный кузен?
— Не знаю…я не…
В горле застревает комок. Как отвратительно обсуждать с президентом личные чувства, тем более к людям, которые мне дороже всего.
— Продолжайте, мисс Эвердин. Уж его-то прикончить легче всего, если мы не придем к соглашению, — произносит Сноу. — Вы оказываете молодому человеку плохую услугу, бегая с ним по лесу каждое воскресенье.
...
— Прошу вас, не трогайте Гейла, — шепотом умоляю я. — Он просто мой друг. Мы дружим уже много лет. И потом, все уверены, что мы родственники.
— Меня занимает другое: как это повлияло на наши отношения с Питом, а значит — и на настроение дистриктов.
— Я исправлюсь во время тура. Буду любить его без ума, как и прежде.
— Как и сейчас, — поправляет Сноу.
— Как и сейчас, — подтверждаю я.
— Увы, чтобы предотвратить восстания, потребуется куда больше усилий.
Сноу показывает Китнисс запись, где Гейл ее целует
— У меня получится. Я всем дистриктам докажу, что травилась из-за безумной любви, а не ради желания насолить Капитолию.
Сноу встает и прикладывает салфетку к пухлым губам.
— Цельтесь выше.
— Как это? Что значит «выше»? — не понимаю я.
— Убедите меня.
Президент роняет салфетку, берет свою книгу и направляется к двери. Я не смотрю на него и поэтому вздрагиваю, когда в ушах раздается отчетливый шепот:
— Между прочим, я знаю о поцелуе.
Дверь захлопывается.
Испуганая Китнисс
Здесь только что был президент Сноу. Дистрикты на грани восстания. Гейл, и не он один, в смертельной опасности. Все, кого я любила, обречены. Неизвестно, кому еще придется расплачиваться за мое поведение. Разве что все изменится после тура. Разве что я усмирю недовольство и успокою президента. Да, но как? Доказав перед всей страной, что люблю Пита Мелларка.
«Не выйдет, — проносится у меня в голове. — Я не настолько искусно играю». Вот Пит — он и вправду хорош, способен убедить в чем угодно. В то время как я замыкалась и молчала, он говорил за двоих. Но ведь не Пит должен доказать свои чувства, а я.
...
Ментор уводит меня к хвосту поезда, где никто не станет подслушивать, и только тогда оборачивается.
Китнисс рассказывает ментору о визите президента
— Что?
Я выкладываю все. Про нагрянувшего президента, про Гейла, про то, как мы все умрем, если у меня ничего не получится.
Озаренный багровыми хвостовыми огнями, Хеймитч заметно трезвеет и даже будто бы стареет на глазах.
— Значит, должно получиться.
— Поможешь мне продержаться до конца путеше… — начинаю я.
— Нет, Китнисс, поездка — это еще не конец, — произносит он.
— Как это? — не понимаю я.
Хеймитч стареет на глазах
— Даже если сейчас выгорит, через несколько месяцев капитолийцы вернутся и заберут нас на новые Игры. Теперь каждый год вы с Питом будете менторами. Каждый год они станут копаться в вашей личной жизни, разглашая на всю страну подробности вашего любовного романа. Ничего другого тебе не остается, как жить с этим парнем долго и счастливо, до скончания дней.
Его слова — очень сильный удар. Выходит, мне никогда не быть с Гейлом, даже если захочется. Значит, выход один — любовь до гроба, ибо так решил Капитолий. Осталось от силы несколько лет свободы, мне ведь всего шестнадцать. Пока еще можно жить с мамой и Прим.
А потом… потом…
— Ты поняла? — не отступает Хеймитч.
Я киваю. Да, поняла: если хочу уцелеть и спасти своих близких, мое будущее предрешено. Придется выйти замуж за Пита.
Одиннадцатый дистрикт[]
Китнисс и Пит выступают перед жителями Дистрикта Одиннадцать
Слышатся бурные аплодисменты; в отличие от Капитолия, публика здесь не свистит и не гикает. Проходим через тенистую веранду и замираем на вершине большого мраморного лестничного пролета, под ослепительным солнцем. Немного привыкнув к свету, я различаю дома, увешанные пестрыми флагами, дабы скрыть запустение. Площадь заполнена зрителями, но опять же, в масштабах местного населения это — капля в море.
Как обычно, у подножия сцены сооружен помост для членов семей погибших трибутов. Со стороны Цепа сидит ссутулившаяся старуха и крепкая, мускулистая девушка — сестра, наверное. А вот со стороны Руты… Я была не готова увидеть ее семью. Родителей, еще не оправившихся от горя. Пятерых младших ребятишек, так похожих на мою покойную союзницу. Те же стройные, легкие тела, то же сияние в карих глазах. Они удивительно похожи на стаю черных птичек.
Овация умолкает, и мэр произносит спич. На помост выходят две маленькие девочки с гигантскими букетами. Пит отчеканивает заготовленную речь, и я слышу, как из моего рта сама собой вылетает заключительная часть. Хорошо, что мама и Прим заставили вызубрить ее назубок.
Семья Цепа
У Пита в кармане — бумажка с личными комментариями, но, словно забыв об этом, он говорит от себя — простыми, берущими за душу словами. Рассказывает, как Рута и Цеп пробились в последнюю восьмерку, как спасали мне жизнь — а стало быть, и ему. И что мы теперь в неоплатном долгу. Внезапно запнувшись, Пит прибавляет кое-что, чего нет на бумажке:
— Понимаю, это ни в коем случае не восполнит ваших потерь, но мы решили отдавать пострадавшим семьям месячную часть нашего с Китнисс выигрыша — ежегодно, пока будем живы.
Кто-то невольно ахает. В толпе поднимается ропот. Такого еще никогда и никто не делал. Даже не знаю, законно ли это. Пожалуй, Пит тоже не знает, вот и молчал до поры до времени. Родственники Руты и Цепа смотрят на нас округлившимися глазами. Потеря близких людей навсегда изменила их жизнь к худшему, однако этот подарок означает не меньшие перемены. Месячная доля выигрыша — на такие деньги семья может целый год кормиться. Пока мы живы, им уже не придется голодать.
Родные Руты
Церемония подходит к концу, и тут я ловлю на себе взгляд одной из сестренок Руты. Малышке около девяти, она точная копия покойной: даже стоит, чуть расставив руки. Несмотря на добрые вести, ее глаза не сияют от счастья. Наоборот, в них немой укор. Должно быть, за то, что мне не удалось спасти Руту.
Или нет. За то, что не поблагодарила ее.
Меня словно окатывает холодной водой. Девочка права. Как я могла безвольно стоять, будто язык проглотила, предоставив говорить одному Питу? Если бы победила Рута, она бы не промолчала. Вспоминаю, как там, на арене, я обложила ее цветами, чтобы эта смерть не прошла незамеченной. Открещусь от нее сейчас — и все насмарку.
— Погодите! — Я выхожу вперед на негнущихся ногах, прижимая к груди табличку. Время, отведенное для речей, истекло, но мне обязательно нужно что-то сказать. Сегодняшнего молчания не искупят никакие деньги. — Погодите, пожалуйста.
Слова льются сами по себе, точно давно уже ждали своего часа,
— Хочу поблагодарить трибутов Одиннадцатого дистрикта, — начинаю я и поворачиваюсь к двум женщинам справа. — Мы с Цепом поговорили всего лишь раз; ему хватило этого, чтобы сохранить мне жизнь. Мы не были лично знакомы, но я всегда уважала его. За силу. За отказ играть но чужим правилам. Профи с самого начала звали Цепа к себе — он отказался. И я прониклась к нему уважением.
Старуха — похоже, бабушка Цепа, — впервые поднимает глаза, и на ее губах появляется тень улыбки.
Толпа умолкает. Откуда взялась эта мертвая тишина? Кажется, зрители затаили дыхание.
Китнисс говорит незапланированную про Руту
Я поворачиваюсь в другую сторону.
— С Рутой было иначе. Я словно знала ее всю жизнь, и она будет вечно со мной. Все красивое напоминает о ней. Желтые цветы на Луговине возле дома. Сойки-пересмешницы, поющие на деревьях. А главное — моя младшая сестра Прим. — Голос дрожит, но, к счастью, осталось совсем чуть-чуть. — Благодарю за ваших детей. — Я поднимаю голову, обращаясь к зрителям. — И спасибо вам всем за хлеб.
Начинается волнение
То, что происходит дальше, нельзя списать на случайность. Огромная, заполнившая площадь толпа не может так слаженно действовать, если только заранее не подготовится. Все зрители до единого прижимают три пальца левой руки к губам и протягивают ко мне. Знак прощания в Двенадцатом дистрикте; жест, которым я проводила Руту с арены.
Миротворцы хватают старика
Раньше такой поворот событий мог бы растрогать меня до слез — если бы не визит президента. В ушах раздается голос, велевший утихомирить публику, и меня охватывает ужас. Как отнесется Сноу к этому единодушному приветствию девушке, бросившей вызов Капитолию?
Что же я натворила! И ведь не нарочно, как-то само собой получилось. Я просто хотела сказать спасибо, а в итоге пробудила к жизни нечто опасное. Призвала жителей Одиннадцатого дистрикта к публичному акту инакомыслия. Которое всячески должна была подавлять!
Мы уже скрылись бы под безопасной сенью Дома правосудия, если бы я не остановилась, если бы не вздумала пойти за букетом. Из глубокой тени веранды мы видим все своими глазами.
Двое миротворцев нашли старика, засвистевшего песенку Руты, и оттащили его на вершину лестницы. Поставили перед публикой на колени. И прострелили голову.
— Идем-идем! — восклицает Пит, прижимая меня к себе и увлекая под сень Дома правосудия. — Все хорошо, да? Китнисс, вперед.
Как только двери громко захлопываются за нашими спинами, слышится грохот солдатских сапог. Миротворцы спешат вернуться к зрителям.
Хеймитч уводит запаниковавшую Китнисс внутрь здания
— Вы оба — за мной, — командует Хеймитч. Мы с Питом идем за ним, остальные не трогаются с места. Теперь, когда важные персоны в безопасности, миротворцы, расставленные по Дому правосудия, не обращают на нас внимания. Поднимаемся по роскошной мраморной винтовой лестнице. Наверху — длинный коридор с потрепанным ковром на полу. В первой комнате гостеприимно распахнуты двери: нас точно ждали. Потолок уходит на высоту, наверное, двадцати с лишним футов. Повсюду лепнина в виде цветов и фруктов; из углов таращатся жирные голые детки с крылышками. Вазы с букетами источают насыщенный, почти ядовитый запах, от которого у меня начинают чесаться глаза. На стенах — вешалки с нашими вечерними нарядами. Комнату подготовили специально для нас, а мы заглянули сюда лишь на минутку, чтобы оставить подарки. Сорвав наши микрофоны, Хеймитч прячет их под подушку и жестом зовет за собой.
Хеймитч пинком закрывает люк и поворачивается к нам.
— В чем дело? — рявкает он.
Пит выкладывает ему, что случилось на площади. Как прозвучала песенка Руты, как молча приветствовали нас зрители, как мы замешкались на веранде, как стали свидетелями убийства.
— Что здесь творится, Хеймитч? — спрашивает он напоследок.
— Лучше ты ему расскажи, — обращается ментор ко мне.
Не согласна: это в сотни раз хуже. Но делать нечего, и я как можно спокойнее говорю о визите президента Сноу, о волнении в дистриктах, даже о поцелуе с Гейлом. Объясняю, что мы в большой опасности, вся страна в опасности из-за моей дерзкой выходки с ягодами.
— Я должна была все исправить во время тура. Уверить сомневающихся, что тронулась от любви. Остудить закипевшие страсти. А вместо этого — что получилось? Трое убиты. Все, кто сегодня пришел на площадь, будут наказаны.
Мне становится дурно, и я опускаюсь на пыльную тахту, из которой торчат пружины вместе с клочьями мягкой набивки.
Пит в ярости!
— Выходит, и я подлил масла в огонь, со своими деньгами. — Пит вдруг сбрасывает на пол настольную лампу, стоявшую на картонной коробке. Осколки летят во все стороны. — Пора уже прекратить эти игры! Вы двое шушукаетесь, делитесь тайнами, а меня даже не посвящаете. Словно я невменяемый тупица или слабак, недостойный доверия.
— Это не так… — начинаю я.
— Именно так! — огрызается он. — Китнисс, у меня в Двенадцатом дистрикте тоже остались родные, друзья. Думаешь, их это не коснется? Или после всего, что мы вместе перенесли на арене, я до сих пор не заслуживаю обыкновенной правды?
— Ты всегда был хорош и надежен, Пит, — возражает ментор. — Так умно вел себя перед камерами. Я не хотел ничего портить.
— И переоценил мои способности. Сегодня я все угробил. Что теперь будет с родными Руты и Цепа? Я подарил этим людям светлое будущее? Да им повезет, если они доживут до вечера!
Пит разбивает что-то еще — по-моему, статуэтку. Таким я его ни разу не видела.
...
Победители в Дистрикте Восемь
Дистрикт 11 остался позади к теперь Китнисс с Питом один за одним прибывают в дистрикты Панема, не задерживаясь в каждом более, чем на один день. И Китнисс видит воочию: страна стоит на пороге Больших событий:
Но и без наших опасных речей (стоит ли упоминать, что выступление перед жителями Одиннадцатого дистрикта показали по телевизору в сильно урезанном варианте?) в воздухе словно витает нечто такое… Словно закрытый котел закипел и готов взорваться. Правда, кое-где зрители скорее напоминают усталый, замученный скот: с такими лицами в нашем дистрикте обычно встречали тур победителей.
Дистрикт Три волнуется
Зато номер восемь, четыре, три — там люди при виде нас чуть не захлебываются от возбуждения, сквозь которое явственно проступает злость. Когда они кричат мое имя, мне слышится не восторг, а призыв к мести. А когда миротворцы пытаются усмирить разошедшуюся толпу — та не сдается сразу, пытается дать отпор. Видимо, я уже ничего не смогу изменить. Самые убедительные спектакли не повернут эту реку вспять. Если ягоды на моей ладони — всего лишь знак помешательства, жители дистриктов готовы тоже сойти с ума.
...
Цинне приходится ушивать мои платья в талии. Команда подготовки сетует на круги у меня под глазами. Эффи советует принимать снотворное, однако оно не действует. Вернее, почти не действует. Едва отключившись, я погружаюсь в мир новых и новых кошмаров, более ярких и сильных, чем раньше. Однажды Пит, который ночами бесцельно бродит по поезду, слышит крики из моего купе: опять я пытаюсь вырваться из мутной наркотической пелены, искусственно продляющей страшные грезы. Ему удается меня разбудить и слегка успокоить. Пит забирается под одеяло, мы прижимаемся друг к другу и засыпаем. Наутро я возвращаю Эффи ее таблетки. Но каждую ночь пускаю Пита к себе в постель, и мы отгоняем тьму, как тогда, на арене: сплетаем наши тела и руки в объятиях, оберегая друг друга от всех опасностей, которые могут настигнуть в любую минуту. Больше ничего не происходит, но вскоре в поезде о нас начинают сплетничать.
В ответ на упреки Эффи я думаю: «Хорошо. Может, слухи дойдут и до президента Сноу?» А вслух обещаю вести себя благоразумнее. Вот только выполнять обещание не собираюсь.
Особенно страшно в дистриктах номер два и номер один. Катон и Мирта вернулись бы целыми и невредимыми, не победи мы с Питом. Диадема и мальчик из Первого были убиты моими руками. Старательно избегая взглядов их родных, я вдруг выясняю: того паренька звали Марвел. Почему я не знала раньше? Наверное, перед Голодными играми было не до того, а потом — тем более.
Ко времени возвращения в Капитолий мы впадаем в отчаяние. Кто-кто, а уж тамошние жители бунтовать не станут. Их имена никогда не стояли на лотерейных тессерах, их детям не придется умирать за преступления, якобы совершенные предками несколько поколений тому назад. В Капитолии все и так верят в нашу с Питом святую любовь, но еще остается слабенькая надежда: убедить сомневающихся из дистриктов. Кажется, что мы ни сделай — будет или чересчур мало, или слишком поздно.
Накануне обьявления о помолвке
Пит делает Китнисс предложение[]
Вернувшись в Тренировочный центр, я сама предлагаю Питу прилюдно попросить моей руки. Он соглашается, однако потом запирается у себя на долгое время. Хеймитч советует оставить его в покое. Я удивляюсь:
Питу пришлось несладко, ведь все это фальшь
— Он сам этого хотел!
— Да, но не в виде фарса, — говорит ментор, — Он мечтал, чтобы все было по-настоящему.
Я ухожу к себе и долго лежу под одеялами, пытаясь не думать о Гейле — и думая лишь о нем.
Цезарь Фликерман обьявляет Панемуо предстоящей женитьбы Пита и Китнисс
Вечером, выйдя на сцену возле Тренировочного центра, мы отвечаем на кучу разных вопросов. Цезарь Фликермен в мерцающем костюме цвета полночного неба, с волосами, губами и веками зеленовато-голубоватого цвета, блестяще ведет интервью. Когда он заводит речь о будущем, Пит опускается на колено, изливает передо мной свою душу и умоляет стать его женой. Разумеется, я согласна. Цезарь вопит от радости, публика беснуется, нам показывают крупные кадры со всех концов страны: везде исступленное ликование.
...
Президент лично пришёл поздравить Пита и Китнисс с помолвкой
Неожиданно приходит сам президент. Он поздравляет нас, дружески хлопает жениха по плечу, обнимает меня и порывисто чмокает в щеку. Опять эти запахи — кровь и розы. Когда Сноу с улыбкой уже отстраняется, впившись ногтями мне в руку, я собираюсь с духом и поднимаю брови. Это немой вопрос, который не смеют вымол-нить губы: «Я отдала вам все, играла по правилам, обещала выйти за Пита. Я справилась? Вы довольны?». В ответ он почти незаметно покачивает головой из стороны в сторону.
...
Президент Сноу даёт понять Китнисс, что она не справилась
Вечер, который устроили ради нас в банкетном зале, в личном особняке президента, совершенно бесподобен. Потолок на высоте сорок футов преобразился в звездное небо, точно такое же, как у нас дома. Возможно, над Капитолием тоже ночами раскидывается восхитительный купол — да кто его видит? Город пылает сотнями тысяч огней, за ними не разглядеть ни единой звезды. Примерно посередине между полом и потолком, стоя будто бы на мягких белых облаках, парят музыканты. Вместо традиционных столиков — бесчисленные диваны и кресла: некоторые расположены возле каминов, другие почти утопают в благоухающих цветах, из третьих видны искусственные озера, полные экзотических рыбок. Отдыхай, веселись, делай все, что душа пожелает. Участок в центре комнаты выложен плиткой. Здесь танцуют, здесь выступают артисты, здесь можно просто смешаться с пестрой толпой гостей.
Но настоящий гвоздь вечера — это еда. Чего только нет на столах, выстроившихся вдоль стен! Все, о чем можно мечтать, и о чем даже не мечталось. На вертелах подрумяниваются коровьи, свиные и козьи туши. На огромных тарелках теснится дичь с начинкой из ароматных орехов и спелых фруктов. Обитатели океана переливаются под готовыми соусами, либо так и просятся в хрустальные миски с душистой приправой. Я уж не говорю о несметных видах хлеба, сыров, овощей, сластей, водопадах вина и потоках других напитков, загадочно мерцающих бликами пламени.
Вместе с решимостью возрождается и мой аппетит. Неделями не могла смотреть на еду из-за треволнений — а тут вдруг словно с цепи сорвалась.
...
Вения, Флавий и Пит с Китнисс на банкете во дворце Сноу
И тут меня настигает команда подготовки. Все трое шатаются от выпитого вина и от восторга, что их позвали на столь грандиозное событие.
— Вы почему не едите? — спрашивает Октавия.
— Ели, но больше уже не можем, — говорю я, и команда прыскает со смеху, словно ничего глупее не слышала.
— Чепуха! — провозглашает Флавий и подводит нас к столику с рюмками, в которых плещется прозрачная жидкость.
— Плесните в рот — и дело с концом!
Пит поднимает рюмку, хочет выпить, но тут на него набрасываются,
— Не здесь! — верещит Октавия.
— Отойдите лучше туда, — советует Вения, тыча пальцем в сторону туалетов. — А не то все окажется на полу!
Пит смотрит на рюмку и туго соображает.
— Хотите сказать, это рвотное?
Команда заходится в хохоте.
— А как же, иначе все давно перестали бы есть, — объясняет сквозь смех Октавия. — Я, например, уже дважды прочистилась. Иначе и праздник не в радость.
Онемев, я смотрю на красивые рюмки с их содержимым. Пит опускает свою на место, причем с такой злостью, что та чуть не разбивается.
— Давай лучше потанцуем, Китнисс.
Музыка плавная замедленная, словно во сне. Пит обнимает меня и мы кружимся, не соблюдая такта. Сначала просто молчим. Затем Пит произносит сдавленным голосом:
– Только немного свыкнешься, только подумаешь: все не так уж плохо – и на тебе...
Он осекается на полуслове. А у меня перед глазами встают изможденные тела ребятишек, лежащие на кухонном столе, пока мама прописывает родителям лекарство, которого им не добыть. Пищу. Теперь, когда мы богаты, она всегда заворачивает им с собой хоть немного еды. Но было время, когда она ничего не могла сделать, да и ребеночка приносили слишком поздно. А здесь, и Капитолии, люди блюют ради удовольствия вновь и вновь набить свои животы. Не потому что больны, не потому что еда испорчена. Просто все так делают. Иначе и праздник не в радость.
Вальс "Несчастных влюблённых"
...
– Пит, они привезли нас бороться насмерть потехи ради, – говорю я. – По сравнению с этим все прочее...
– Понимаю. Конечно. Просто бывает, что... ну, не могу терпеть. Так бы взял и... не знаю, что сделал. – Он замирает, а потом шепчет: – Наверное, мы были неправы, Китнисс.
– Насчет чего? – отзываюсь я.
– Когда пытались утихомирить дистрикты.Мой взгляд молниеносно мечется из стороны в сторону. Кажется, никто ничего не слышал.Телевизионщики мирно припарковались у стола с моллюсками, а парочки, танцующие вокруг, либо слишком пьяны, либо слишком поглощены беседой, чтобы обращать на кого-то внимание.
– Извини, – произносит Пит. Еще бы не извиняться. Самое подходящее место для подобных высказываний.
– Дома поговорим, – обещаю я.
Эффи безудержно тарахтит о своем расписании, напоминая, что тур победителей не закончен.
– Впереди еще фестиваль Жатвы в Двенадцатом дистрикте. Предлагаю выпить чайку – и всем спать.
Никто не возражает.
Пит и Китнисс спят в одной постели
Открыв глаза, я понимаю, что близится полдень. Моя голова покоится на руке Пита. Не помню, как он пришел прошлой ночью. Поворачиваюсь осторожно, чтобы не разбудить его. Оказывается, он уже проснулся.
– Ни одного кошмара, – говорит Пит.
– Что? – не понимаю я.
– Ты всю ночь проспала без кошмаров. И верно. Интересно, когда такое случалось в последний раз?
– Мне что-то снилось, только не страшное, – вспоминаю я. – Вроде бы пересмешница, а на самом деле – Рута. То есть сойка пела ее голосом. А я шла следом по лесу, долго-предолго.– Куда же она тебя звала? – спрашивает Пит, убирая с моего лба растрепанные волосы.– Не знаю, – вздыхаю я. – Мы не дошли до места. Но мне было хорошо.– Да, у тебя был счастливый вид.– Слушай, а почему я не чувствую, когда ты видишь плохие сны?– Трудно сказать. Кажется, я не мечусь и не вскрикиваю. Наоборот, просыпаюсь – и словно цепенею от ужаса.– Будил бы меня, – говорю я, вспомнив, как сама тормошила, его дважды, а то и трижды за ночь. И как долго ему приходилось меня успокаивать.– Зачем? – возражает Пит. – Чаще всего я вижу, что потерял тебя. Открываю глаза – ты рядом, и все хорошо.
В этом он весь. Обронит разочку мимоходом – словно кинжал в живот всадит. Парень просто ответил на мой же вопрос. Не потребовал ничего взамен, никаких уверений в любви. А на душе отчего-то гадко – словно я использовала человека самым грубым и отвратительным образом. Так ли? Не знаю. Зато мне впервые кажется неприличным лежать с ним в одной постели. Именно сейчас, когда мы помолвлены. Смешно...
– Не представляю, как дома я буду спать один, – вздыхает Пит.
Двенадцатый после победы Китнисс[]
Восстание в Восьмом[]
Действие происходит в доме мэра Дистрикта 12 Мистера Андерси, с дочерью которого, Мадж, после возвращения с игр сблизилась Китнисс
Комната Мадж расположена этажом ниже, рядом с комнатами для гостей и кабинетом отца. По пути я просовываю голову к нему в дверь, чтобы поздороваться. Мэр куда-то ушел, но телевизор продолжает жужжать, и я задерживаюсь на пороге. Опять мы с Питом. Крупные планы: вот мы едим, танцуем, целуемся. Сейчас это видят в каждом доме по всей стране. Любопытно, Панем еще не тошнит от этих сладеньких голубков из Двенадцатого? Меня бы давно затошнило.
Собираюсь уйти, но тут раздается писк, и я поворачиваюсь к телевизору. На почерневшем экране вспыхивают слова: «ДИСТРИКТ НОМЕР ВОСЕМЬ: ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ». Внутренний голос подсказывает: это не для моих глаз, это только для мэра. Надо бежать, и как можно скорее. Но я остаюсь, даже делаю шаг вперед.
Сцена репортажа из Дистрикта 8 из фильма, место действия изменено: капитолийский экспресс
Появляется репортер, которого я никогда не видела, – женщина с волосами, тронутыми сединой, и властным надтреснутым голосом. Она сообщает, что ситуация ухудшается, что в Дистрикте номер восемь объявлена тревога третьего уровня. Текстильная промышленность полностью остановлена. К месту событий стягивают дополнительные войска.
Щелк! – на экране высвечиваются кадры с главной площади. Я знаю, потому что была там всего лишь неделю назад. На крышах еще развешаны флаги с моими портретами. А внизу бушует яростная толпа. Нацепив самодельные маски, люди с выкриками бросают куда-то камни и кирпичи. Пылают здания. Миротворцы палят без разбора, сея черную смерть.
Впервые в жизни вижу такую ужасную сцену. Так вот что имел в виду президент, когда говорил о восстании.
Давай Убежим! Ты же сам предложил[]
Шагая по глубокому снегу, я слушаю, как пересмешницы скачут по веткам, подхватывают чужие песни, повторяют их и преображают во что-то свое. Как всегда, на память приходит Рута. Ночью, во сне, я следовала за ней через лес. Жаль, что рано проснулась: вот бы увидеть, куда мы шли.
Да уж, далековато брести до озера. Если Гейл все-таки решит пойти за мной, то потратит уйму сил, которые пригодились бы на охоте.
...
Он появляется на удивление быстро. За спиной – лук и стрелы, к поясу приторочена тушка дикой индейки – видимо, подстрелил по пути. Мой гость медлит на пороге, словно раздумывая, входить или нет. В руках у него – нетронутая сумка с едой, фляга, перчатки. Разозлился, не нужно ему моих подарков. Мне ли не знать, что он чувствует. Сама так вела себя с матерью.
Встреча Китнисс и Гейла в лесу
Заглядываю ему в глаза. Сквозь понятный гнев проступают боль и обида от моего предательства, которое все называют помолвкой. Эта встреча – моя последняя надежда не потерять Гейла, не лишиться его навсегда. Можно было бы говорить часами, а он все равно бы не понял. Поэтому я пытаюсь перейти прямо к сути своих оправданий.
– Президент Сноу пообещал, что убьет тебя.
Он только приподнимает брови. Ни страха, ни изумления.
Примерно через минуту Гейл нарушает молчание:– Ладно, спасибо, что предупредила.
Я уже собираюсь огрызнуться, но замечаю, как сверкают его глаза. Улыбаюсь – и ненавижу себя за это. Нашла время веселиться. Сначала обрушила на человека такое бремя...
– Знаешь, я кое-что придумала.
– Неужели? – Гейл швыряет перчатки мне ни колени. – На. Не нужны мне подачки от твоего жениха.
– Пит – не жених. Это часть игры. И перчатки совсем не его, а Цинны.
– Тогда верни. – Он забирает и быстро натягивает перчатки, на пробу сгибает пальцы и одобрительно кивает: – Хоть умру с удобствами.
...
Гейл выслушивает меня, ни разу не перебив. Во время рассказа он успевает спрятать перчатки в карман, достать из сумки еду и приготовить обед. Чистит яблоки, поджаривает хлеб с сыром, бросает в огонь каштаны. Я смотрю на его красивые ловкие пальцы. Все в шрамах, как у меня (прежде чем кожу очистили от любых отметин в Капитолии), но крепкие и умелые. Руки, которые добывают в шахте руду – и в то же время способны сплести почти невидимую ловушку. Руки, которым можно довериться.
Дойдя до места, когда наш поезд пустился в обратный путь, я делаю передышку, чтобы согреться горячим чаем.
Гейл выслушивает меня, ни разу не перебив. Во время рассказа он успевает спрятать перчатки в карман, достать из сумки еду и приготовить обед. Чистит яблоки, поджаривает хлеб с сыром, бросает в огонь каштаны. Я смотрю на его красивые ловкие пальцы. Все в шрамах, как у меня (прежде чем кожу очистили от любых отметин в Капитолии), но крепкие и умелые. Руки, которые добывают в шахте руду – и в то же время способны сплести почти невидимую ловушку. Руки, которым можно довериться.
Дойдя до места, когда наш поезд пустился в обратный путь, я делаю передышку, чтобы согреться горячим чаем.
– Ну и наломали вы дров, – произносит Гейл.
– Это еще не все...
– Погоди, дай передохнуть. Лучше сразу скажи: что ты задумала?
Я набираю в грудь воздуха.– Давай убежим.
– Что? – От неожиданности он даже давится чаем.
– Бежим в леса, насовсем.
Его лицо – как бесстрастная маска. Сейчас назовет меня сумасбродкой, начнет смеяться... Я вскакиваю со стула, готовая спорить до посинения.
– Ты сам говорил: должно получиться! Тогда, перед Жатвой. Ты говорил...
– Ты сам говорил: должно получиться! Тогда, перед Жатвой. Ты говорил...'л
Он делает шаг вперед – и мои ноги вдруг отрываются от земли. Комната стремительно кружится; я обнимаю Гейла за шею, чтобы удержаться. Он хохочет от счастья.
– Эй! – возмущаюсь я и тут же сама начинаю смеяться.
Гейл опускает меня, но руки разжать не спешит.– Отлично, давай убежим,
– Серьезно? По-твоему, я не свихнулась? Ты правда со мной?
Словно гора с моих плеч свалилась. На плечи Гейла.
...
- Может, Сноу тебя запугивает. Он же лично хотел устроить свадьбу. Слышала, как визжали от радости капитолийские толпы? Теперь ни тебя, ни Пита просто так не убьешь. Нелегко будет выкрутиться.
– Конечно, пока Восьмой дистрикт бунтует, президенту только и дела, что заниматься свадебным пирогом!
Я запоздало прикусываю язык, У Гейла мгновенно краснеют щеки, вспыхивают глаза.
– В Дистрикте номер восемь – восстание? – приглушенно осведомляется он.
– Не знаю. Не то чтобы настоящее – так, небольшие волнения. Просто люди на улицах...
Китнисс проговорилась Гейлу про восстание в Восьмом
Успокоить его – все равно что пытаться утихомирить дистрикты.
– Что ты видела? – восклицает Гейл, хватая меня за плечи.
– Своими глазами – почти ничего! Слышала краем уха... – Нет, бесполезно. Проще сказать ему все. – В кабинете мэра был включен телевизор. И я случайно... Там целые толпы, и все пылает, и миротворцы палят по жителям, а те отвечают камнями...
Тут я до боли закусываю губу и вместо того, чтобы продолжать рассказ, выпаливаю слова, которые все это время грызли меня изнутри.
– Гейл, это я виновата. Та выходка на арене... Если бы я тогда не достала ягоды, ничего бы и не случилось. Пит вернулся бы невредимым, все продолжали бы жить, как раньше.
– А как? – уточняет он, чуть смягчившись. – Мучась от голода? Надрываясь, точно рабы? Посылая детей на Жатву? Ты принесла не страдания, – ты подарила людям возможность. Главное, чтобы они осмелились воспользоваться ею. В шахтах уже поговаривают... Разве не видишь? Близится новое время! Наконец! Если в Восьмом восстание, значит, и мы могли бы... И все остальные! Вот оно, то, чего мы так долго...
– Прекрати! Ты не ведаешь, что говоришь. Миротворцы не из Двенадцатого – не ровня Дарию или Крею! Для них убить жителя дистрикта – то же, что муху прихлопнуть!
– Вот почему нам нужно вступить в борьбу!
Гейл зажигает...
– Нет! Нам нужно бежать отсюда, покуда не начались убийства! Я снова срываюсь на крик. Зачем он так поступает? Почему не желает замечать очевидного?
Гейл грубо отталкивает меня.
– Ну и беги. А я не уйду ни за какие коврижки.
- Пару минут назад ты был рад бежать со мной. Не понимаю, причем здесь восстание в Восьмом? Ты просто взбесился из-за... – Нет, не могу ему бросить в лицо имя Пита. – А как же твоя семья?
– А другие семьи, Китнисс? Те, что не в силах бежать? Разве не понимаешь? Дело уже не в нашем спасении. Начинается революция! – Он трясет головой, не скрывая отвращения ко мне. – Ты столько могла бы сделать... – И бросает перчатки Цинны мне под ноги. – Я передумал. Не желаю столичных подачек!
'Задумчиво смотрю на перчатки. Столичных подачек? Надеюсь, это не обо мне? Я для него – еще одно произведение Капитолия, неприкасаемая? Все это так несправедливо, что меня наполняет злость. И страх. Каких безумств Гейл теперь натворит
И Гейл уходит.
...
Гейл и Пит []
Выбираюсь из леса засветло. Беседа с Гейлом не удалась, но я не отступлюсь от своего плана. Пора искать Пита. Как ни удивительно, вероятно, с ним будет легче договориться.
Мы сталкиваемся на границе Деревни победителей.
— Охотилась? — По его лицу видно, Питу не по душе такая затея.
— Не совсем. В город собрался?
— Да. Обещал поужинать со своими.
— Ладно, давай провожу немного.
Этой дорогой почти не пользуются; самое подходящее место, чтобы потолковать по душам, однако слова почему-то не идут с языка. С Гейлом все получилось — ужаснее не бывает. Молча грызу обкусанные губы. Городская площадь с каждым шагом все ближе. Сделав глубокий вздох, отпускаю слова на свободу.
Пит, ты бы согласился бежать со мной из дистрикта?
Он берет меня за руку и останавливается. Даже не смотрит мне в глаза: сразу понял, что это всерьез.
— К чему такие вопросы?
— Я не смогла убедить президента. В Дистрикте номер восемь — восстание. Нам пора уносить ноги.
— Нам двоим?.. Конечно, нет. Кого еще позовешь?
— Маму и Прим. Твоих родных, если они согласятся. Наверное, Хеймитча.
Гейл арестован!
— А как насчет Гейла?
— Не знаю. Кажется, у него на уме другое.
— Покачав головой, Пит невесело улыбается.
— Еще бы. Да, разумеется, Китнисс. Я готов.
— Правда?
В сердце смутно затеплился огонек надежды.
— Ага. Вся беда в том, что ты не готова, — вдруг произносит он.
Вырываю руку со злостью.
— Ты меня плохо знаешь. Собирай вещички.
И устремляюсь вперед. Он идет следом, в двух шагах.
— Китнисс.
Китнисс бежит спасать Гейла
Я не сбавляю скорости. Если моя идея Питу не по душе, другой у меня все равно нет.
— Китнисс, остановись.
От угольной пыли, покрывающей все вокруг, еще тоскливее смотреть по сторонам. Пнув грязный, обледенелый ком, позволяю себя нагнать.
...
— Китнисс, иди домой! Я буду через минуту, честное слово!
Вырвав ладонь из его руки, я проталкиваюсь вперед. Люди оглядываются, узнают меня и в страхе отводят глаза. Слышится жаркий шепот:
— Девочка, лучше бы ты уходила отсюда.
— Сделаешь хуже.
— Смерти ему желаешь?
И почти ничего не слышу: сердце слишком громко колотится. Понимаю одно. Там, на площади, происходит что-то ужасное, и это касается лично меня. В конце концов пробившись через толпу на волю, я вижу, что не ошиблась. И Пит был прав. И незнакомые голоса — тоже.
Экзекуция Гейла
Гейл привязан за кисти к высокому деревянному столбу. Дикая индейка, его сегодняшняя добыча, прибита чуть выше — гвоздем за шею. Куртка брошена наземь, рубашка разодрана. Гейл стоит на коленях, уже без сознания, и не падает только из-за веревок. Спина превратилась в густое кровавое месиво.
Рядом застыл человек, которого я никогда не видела. Глава миротворцев, если судить по мундиру. Высокий, подтянутый, с острыми, точно бритва, стрелками на штанах. Это не старина Крей.
Кусочки картины никак не желают складываться в одно целое. Но тут незнакомец замахивается плетью.
— Нет! — кричу я и бросаюсь вперед.
Ромулус Тред бьёт Китнисс
Замаха уже не остановить, да и силы не хватит. Остается одно: я падаю прямо на Гейла, раскинув руки, чтобы закрыть собой его тело. И принимаю на себя всю силу удара. Плеть обжигает левую половину лица.
Хочешь ещё?
Боль — ослепительная, мгновенная. Перед глазами зажигаются молнии, ноги подкашиваются, и я валюсь на колени, прижимая к щеке ладонь. Лицо начинает оплывать, левый глаз уже плохо
видит. Булыжники мостовой покраснели от крови Гейла. Кажется, ей пропитался даже воздух. Из груди вырывается вопль:
— Не надо! Вы его убьете!
Китнисс упала на землю
Мельком вижу лицо палача. Жесткий рот, у которого пролегли глубокие морщины. Седые волосы сбриты почти наголо. Длинный прямой нос покраснел на морозе. Глаза — черные, зрачков почти не видно, уставились на меня. Мощная рука замахивается снова. Невольно тянусь к плечу, но, разумеется, лук и стрелы остались в лесу. Стискиваю зубы, ожидая второго удара.
— Тихо! — гаркает чей-то голос.
Появляется Хеймитч.
В последюю секунду на площади появляется Хеймитч
Победители Голодных игр — угроза Капитолию номер один[]
Правда, он тут же спотыкается о распростертое на земле тело. Это же Дарий! На лбу — огромная лиловая шишка. Миротворец лежит без чувств, но еще дышит. Что случилось? Может быть, он еще раньше пытался прийти на помощь?
Не обратив на него внимания, Хеймитч рывком поднимает меня на ноги. Хватает пальцами за подбородок.
— Ну вот, замечательно. Ей через неделю фотографироваться в свадебном платье. Что я скажу стилисту?
В глазах человека с плетью мелькает искорка узнавания. Укутанная по-зимнему, без макияжа, с небрежно убранной под пальто косой, я мало похожа на победительницу Голодных игр. К тому же половина лица опухла. Зато Хеймитч мельтешит па экране вот уже много лет, и его нелегко забыть. Миротворец нехотя опускает плеть.
— Она прервала публичное наказание сознавшегося преступника.
Все в этом человеке — и властный голос, и странный акцент — внушает чувство новой и непонятной угрозы. Откуда он взялся? Из Дистрикта номер одиннадцать? Номер три? Может, из самого Капитолия?
— Да пусть хоть подорвала Дом правосудия, мне плевать! — рычит ментор. — Посмотри на щеку! Думаешь, такой шрам заживет за неделю?
— Меня это не касается. — В ледяном голосе незнакомца слышится нотка сомнения.
— Ничего, дружище, коснется. Вернусь домой — первым делом звоню в Капитолий, — угрожает Хеймитч. — Пусть выяснят, кто вас уполномочил портить прелестное личико моей победительницы!
— Схвачен браконьер. Зачем она вообще вмещалась? — ворчит мужчина.
— Это ее двоюродный брат. — Рядом возникает Пит и ласково гладит мне руку. — А я — жених. Так что если у вас к нему претензии, сначала придется иметь дело с нами.
В эту минуту мы, вероятно, единственные люди в дистрикте, готовые встать горой друг за друга. Впрочем, это ведь ненадолго. Меня сейчас беспокоит одно: как помочь выжить Гейлу? Новый глава миротворцев косится на свою команду. С облегчением замечаю знакомые лица старых приятелей по Котлу. Судя по выражениям, военных не очень радует происходящее.
Женщина по имени Пурния, завсегдатай у Сальной Сэй, торопится выйти вперед.
— Осмелюсь доложить, сэр: преступник получил достаточное число ударов — для первого правонарушения. А смертные приговоры приводятся в исполнение особым отрядом.
— Это местный стандартный протокол? — уточняет глава миротворцев.
— Так точно, сэр, — отчеканивает Пурния, и кое-кто из ее товарищей согласно кивает.
Правды никто из местных не знает. У нас, если человек появился в Котле с подстреленной дикой индейкой, один протокол: торговаться за дичь до последнего.
— Отлично, девушка. Забирайте своего брата. А когда оклемается, пусть не суется на земли Капитолия, иначе я лично соберу особый отряд.
Палач пропускает плетку через кулак, окатив нас кровавыми брызгами, потом аккуратно складывает ее колечками и удаляется. Миротворцы нестройным шагом идут за ним. Несколько человек отстает, чтобы унести оглушенного Дария. Наши с Пурнией взгляды встречаются. «Спасибо», — беззвучно шепчу я одними губами. Пурния не отвечает, но думаю, мы с ней друг друга поняли.
— Гейл! — Я бросаюсь к нему, беспомощно тереблю узлы.
Таким образом Гейл был спасён от верной смерти, Китнисс оказалась на какое-то время «вне игры» и спустя несколько недель к ней приехала её подготовительная команда: Вения. Октавия и флавий, от них любознательная Охотница вызнала много интересного:
Пламя разгорается. Дистрикты Четыре, Три и Восемь[]
Цитата[]
К тому времени как я успеваю более-менее разработать пострадавшую ногу, зима начинает сдавать позиции. Мама учит меня разным упражнениям, велит больше гулять самостоятельно. Однажды, укладываясь в постель, я решаю назавтра отправиться в город, но просыпаюсь — и вижу перед собой улыбающиеся лица. Октавия, Вения, Флавий.
— Сюрприз! — пищат они. — А мы к тебе — пораньше!
После того удара на площади Хеймитч отложил фотосессию на несколько месяцев, чтобы щека успела зажить, и я ждала их не раньше чем недели через три. Но, разумеется, напускаю на себя восторженный вид: надо же, наконец-то! Мама развесила платья, ни одно из которых, сказать по правде, я так и не примерила.
После обычной истерики по поводу моей подпорченной красоты они немедленно приступают к делу. Самое трудное — это лицо, хотя мама сделала для исцеления все что могла. На скуле осталась лишь тонкая розовая полоска. Мало кому известна история с плетью, и я говорю, будто неудачно поскользнулась на льду. Запоздало спохватываюсь: пять минут назад я по той же причине отказалась надеть высокий каблук, но эти трое — не из подозрительных, проглотят любую историю и не подавятся.
Безупречная кожа нужна мне всего лишь на считаные часы, а не дни, поэтому вместо воска по ней проходятся бритвой. Без ванной не обойтись, но, по крайней мере, жижа на этот раз не противная. Команда подготовки готова лопнуть от новостей; я стараюсь не слушать, и вдруг Октавия отпускает фразу, которая заставляет меня насторожиться. Пустое, на первый взгляд, замечание, о сорвавшейся вечеринке из-за неожиданных затруднений с креветками.
— А что такое? На них теперь не сезон? — интересуюсь я.
— Ой, Китнисс, мы вот уже сколько недель не видели морепродуктов! — жалуется Октавия. — Знаешь, в Дистрикте номер четыре стоит ужасная погода.
В моей голове начинает складываться из кусочков целая картина. Прерваны поставки морепродуктов. Да еще на несколько недель. Из Четвертого дистрикта. Во время тура победителей местные толпы кипели от плохо скрываемой ярости. Можно даже не сомневаться: Дистрикт номер четыре восстал.
Принимаюсь, будто бы между делом, расспрашивать, не принесла ли зима еще каких-нибудь трудностей. Эти люди привыкли получать все сразу, любая пропавшая мелочь для них — событие. Из потока жалоб на недостаток лент, музыкальных чипов и крабового мяса мне удается выудить очень важные сведения. Морепродуктами занимается Дистрикт номер четыре, электроникой — номер три. И конечно же, номер восемь — ткани. Мысль о масштабах мятежа наполняет меня восторгом и ужасом.
Правила 75-ых Голодных игр: Китнисс вернётся на арену! []
Цитата[]
Выступление президента Сноу
И вдруг, когда я уже тянусь выключить телевизор, велит нам ожидать у экранов очередного великого события этого вечера.
— Еще бы, ведь в этом году Голодным играм исполняется семьдесят пять лет, а это значит — настало время Квартальной бойни!
— Что они там задумали? — беспокоится Прим. — Впереди еще несколько месяцев.
Мы поворачиваемся к маме.
— Сейчас прочитают карточку, — произносит она с торжественным и отстраненным выражением на лице.
Семья Эвердин в сборе
Звучит мелодия гимна, и у меня сжимается горло от отвращения: на сцену поднимается президент Сноу. За ним идет юноша в безукоризненно белом костюме, с деревянной шкатулкой в руках. Музыка обрывается, и президент начинает речь, напоминая нам всем о Темных Временах, которые и породили Голодные игры. Создавая правила, распорядители решили назвать каждую двадцать пятую годовщину Квартальной бойней, чье предназначение — освежить в народе память о людях, убитых во время восстания.
В последних словах нельзя не расслышать угрозу, ведь прямо сейчас в дистриктах разгораются новые мятежи.
Тем временем президент повествует о прошлых Бойнях.
— К двадцатипятилетнему юбилею, в напоминание о том, что бунтовщики сами выбрали путь насилия, каждый дистрикт голосовал за своих трибутов.
Пит слушает выступление президента
Я пытаюсь представить, каково это — избирать детей, которым придется идти на смерть. И каково отправляться на Игры, зная, что так решили твои соседи, знакомые, а не слепая воля случая.
— В пятидесятую годовщину, — не унимается Сноу, — в качестве напоминания, что за каждого павшего капитолийца было убито двое восставших, дистрикты предоставили вдвое больше трибутов.
Перед моими глазами возникает арена, а на ней — не двадцать три, а сорок семь соперников. Меньше шансов, меньше надежды, в конце концов, больше смертей. Именно в этот год победил Хеймитч.
— Я тогда потеряла подругу, — вполголоса произносит мама. — Мэйсили Доннер. Ее родители держали кондитерскую. Потом они отдали мне ее птичку. Канарейку.
Мы с Прим переглядываемся. Впервые слышим об этой Мэйсили Доннер. Наверное, мама боялась лишних расспросов.
Китнисс слушает...
— А теперь, в честь третьей по счету Квартальной бойни… — возвышает голое президент. Юноша в белом приближается и протягивает ему шкатулку. Сноу откидывает крышку, и мы видим ровные стопки желтоватых конвертов. Очевидно, первые устроители шоу расписали свой замысел на века. Президент достает конверт с отчетливой надписью 75, поддевает клапан, достает небольшую белую карточку и без запинки продолжает: — Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.
Мама слабо вскрикивает, Прим закрывает лицо руками, а я ощущаю то же, что люди на площади. Легкое недоумение. Как это — среди уже существующих победителей?
Внезапно я понимаю, что это значит. По крайней мере, лично для меня. В Двенадцатом дистрикте живы всего лишь три победителя. Двое мужчин. И одна.
Я вернусь на арену!
Я вернусь на арену.
Паника. Разговор с Хеймитчем[]
Цитата 1[]
Тело срабатывает быстрее мозга, и я выбегаю за дверь, через газоны Деревни победителей, в непроглядную ночь. Земля сырая, у меня тут же промокают носки, ветер зло хлещет по щекам, но и не останавливаюсь. Куда? Куда бежать? Само собой, в леса. Уже у забора, услышав низкое гудение, вспоминаю: я же в ловушке. Тяжело дыша, разворачиваюсь и снова куда-то бегу.
Следующее воспоминание: я в подвале пустого дома Деревни победителей. Стою почему-то на четвереньках. Через окошко над головой сочится бледный лунный свет. Мне холодно, сыро и не хватает воздуха. Бегство не помогло, внутри по-прежнему нарастает ужас. Если не выпустить его на свободу, он поглотит меня целиком. Закатав край рубашки, сую его в рот и кричу. Не знаю, как долго. Но успеваю почти лишиться голоса.
Сворачиваюсь клубком на полу, смотрю на подвальную стену в лунных пятнах. Опять на арену. К источнику всех ночных кошмаров. Вот куда меня посылают. Положа руку на сердце, к этому я не была готова. Много зловещих видений проносилось в моей голове. Публичное унижение, пытки, казнь. Побег в леса, вечный страх перед миротворцами и планолетами. Брак с Питом и боязнь за детей, посылаемых на арену. Но я сама никогда, никогда не должна была туда возвращаться. Раньше подобного не случалось. Победитель уже навсегда свободен от Жатвы. Таковы правила. Так было до сих пор.
Да, победители — это сильнейшие. Те, кто выжили на арене, ускользнув из удавки нищеты, не дающей вольно дышать остальным. Они, а вернее, мы — воплощаем собой надежду там, где ее вообще нет. И теперь двадцать три человека из нас должны быть убиты в доказательство тщетности всяких надежд.
Хорошо, что я победила в прошлом году. Иначе знала бы соперников не только по телеповторам Голодных игр, но и лично. Даже те из них, кому не пришлось становиться ментором, каждый раз собираются в Капитолии. Думаю, многие из них успели подружиться между собой. А мне нужно беспокоиться всего лишь о том, чтобы не убить Пита или Хеймитча. Пит или Хеймитч. Пит или Хеймитч!
Резко сажусь на полу, отбросив одеяло. Как можно было допустить подобную мысль? Я никогда, ни за что на свете не подниму на них руку. Да, но один из них окажется вместе со мной на арене. Наверное, они уже решили между собой, кто именно. Кого бы ни выбрала Жатва, другой всегда может вызваться на его место. Я уже знаю, как это будет. Пит сам попросится на арену. Ради меня. Как защитник.
Цитата 2[]
Нетвердым шагом бреду по подвалу в поисках выхода. Как вообще я сюда попала? Ощупью поднимаюсь по лестнице в кухню. Стеклянная вставка на двери разбита. А, так вот почему кровоточит моя рука. Устремляюсь в ночь, прямо к дому своего бывшего ментора. Хеймитч сидит в одиночестве за столом, сжимая в левой руке бутылку белого, а в правой — нож. Пьяный, как сто чертей.
— А, явилась. Ну, солнышко, поняла наконец, что к чему? Сообразила, что возвращаешься не одна? И теперь у тебя есть просьба… Какая?
Молчу. Окно широко раскрыто. Ветер дует в лицо, словно я до сих пор на улице.
— Знаешь, парню было проще. Я не успел распечатать бутылку, когда его принесло на порог. Попросился поехать вместе с тобой. А ты-то что скажешь? — Он принимается подражать моему голосу: — «Хеймитч, займи его место, ведь если уж выбирать между вами, пусть лучше Пит будет сломлен до конца своих дней, чем ты»?
Закусываю губу. Теперь, когда слова прозвучали, мне страшно: неужели именно этого я и хочу? Пусть выживет Пит, хотя бы пришлось умереть Хеймитчу? Нет. Порой он бывает несносен, и все же близок мне, как родной человек. «В самом деле, зачем я пришла? — проносится в голове. — Что мне могло тут понадобиться?»
Ментор хохочет и с грохотом водружает на стол початую бутылку. Вытерев горлышко рукавом, делаю пару глотков, давлюсь, начинаю кашлять. Через несколько минут прихожу в чувство. Из носа и глаз течет, но зато внутри словно разбежался огонь, и мне это нравится.
— А почему бы тебе не поехать? — бросаю я совершенно будничным тоном. — Ты все равно равнодушен к жизни.
— Верно заметила, — отзывается он. — Мало того, в прошлый раз я спасал тебя, так что вроде как обязан теперь позаботиться о мальчишке.
— Тоже правильно, — одобряю я, утерев нос и вновь опрокидывая бутылку.
— А Пит заявил, что я у него в должниках. И расплачусь, только если позволю ему отправиться на арену и защищать тебя.
Так и знала. В этом смысле Пит легко предсказуем. Пока я корчилась на полу чужого подвала, жалея себя, любимую он побывал здесь, беспокоясь лишь обо мне. Сказать, что меня накрывает волна стыда, — значит ничего не сказать.
— Знаешь, проживи ты хоть сотню жизней, и тогда не заслужишь такого парня, — говорит Хеймитч.
— Куда уж мне, — цежу я. — Среди нас троих он лучший, кто бы сомневался. Ну и что ты намерен делать?
— Не знаю, — вздыхает ментор. — Вернулся бы на арену с тобой, только вряд ли получится. Если на Жатве вытащат мое имя, Пит вызовется добровольцем.
Какое-то время мы просто сидим и молчим.
— Тебе, наверное, нелегко придется там, на арене? — говорю я. — Ты же со всеми знаком…
— Ай, какая разница, мне будет тошно в любом случае. — Мой собеседник указывает кивком на сосуд со спасительной влагой. — Может, отдашь обратно?
— Нет, — говорю я, обхватив бутылку руками.
И вдруг с моих губ срывается:
— Есть еще выпить?
...
В покрасневших глазах собеседника что-то мелькает. Кажется, боль.
— Ты сам говоришь, при любом раскладе все будет ужасно. Чего бы Пит ни желал, теперь — его очередь. Мы оба в долгу перед ним. — В моем голосе звучат умоляющие нотки. — И потом, Капитолий меня ненавидит, мое дело решенное. А для Пита еще есть надежда. Пожалуйста, Хеймитч. Обещай, что поможешь мне.
Он хмуро глядит на бутылку, взвешивая услышанное, и наконец роняет:
— Ладно.
— Спасибо.
Сейчас не мешало бы заглянуть к Питу, но не хочется. Я пьяна и выжата как лимон — трудно ли переубедить человека в таком состоянии? Нет, придется брести домой, заглянуть в лица маме и Прим.
С грехом пополам поднимаюсь по лестнице; в тот же миг дверь распахивается, и Гейл принимает меня в объятия.
— Прости, — шепчет он. — Надо было бежать с тобой, когда ты предлагала.
— Нет, — отвечаю я.
Перед глазами все расплывается. Самогон из бутылки выплескивается на его куртку, но Гейлу все равно,
— Еще не поздно, Китнисс.
Да, ягоды... Горсточка яда – вот как можно меня описать. Если Пит выжил только из-за моего страха перед насмешками и отчуждением земляков, значит, я презренное существо. Если из-за большой любви – значит, все-таки эгоистка, но хоти бы заслуживаю прощения. А вот если ягоды на ладони – знак открытого вызова Капитолию только тогда я чего-то стою. Беда лишь в том, что теперь уже невозможно сказать, что же мною двигало.
А может быть, обитатели дистриктов правы? Может, я, пусть даже неосознанно, призывала к восстанию? В глубине души мне всегда было ясно: мало спастись самой и спасти своих близких. Даже если представится такая возможность. Это ничего не изменит. Людей по-прежнему будут казнить на площади, как сегодня Гейла.
Цитата 3. Китнисс и Гейл[]
Китнисс рядом с изувеченным плетью Треда Гейлом
– Прости, мне так жаль, – срывается у меня с языка.
Наклоняюсь и нежно целую Гейла.
Его ресницы вздрагивают.
– Привет, Кискисс.
– Привет.
– Думал, ты уже где-то в лесах.
Передо мной встает очевидный выбор. Погибнуть в чащобе, точно загнанный зверь, или погибнуть здесь, рядом с Гейлом.
– Никуда я не побегу. Чтобы нас ни ждало, я останусь тут.
– Я тоже.
Он собирается с силами для улыбки, но тут же проваливается в сон, порожденный лекарством.
...
Цитата 4. Китнисс и Пит[]
Пит рядом с Китнисс и Гейлом
Пит каждый день приносит сырные булочки. Теперь мы вместе трудимся над семейной книгой – старинной рукописью из кожи и пергамента. Много лет назад ее начал кто-то из травников по маминой линии. На каждой странице – чернильный рисунок растения и описание медицинских свойств. Отец прибавил целый раздел, посвященный съедобным лесным и полевым дарам, благодаря которому наша семья и выжила после его ухода в мир иной. Я долгое время мечтала внести в книгу собственные сведения – то, что узнала от Гейла, или когда готовилась к Голодным играм. Но ведь я не художница, а растение нужно зарисовать с безупречной точностью. Вот тут мне и пригодился Пит. Что-то он уже видел, что-то хранится у нас в засушенном виде, что-то приходится описывать для него по памяти. Пит делает наброски на клочках бумаги, пока я не разрешу перерисовать в книгу самый точный из них, а мне остается аккуратно внести на страницу все, что известно о растении.
Цитата 5. Китнисс и Октавия. Мятежи[]
– Ой, Китнисс, мы вот уже сколько недель не видели морепродуктов! – жалуется Октавия. – Знаешь, в Дистрикте номер четыре стоит ужасная погода. В моей голове начинает складываться из кусочков целая картина. Прерваны поставки морепродуктов. Да еще на несколько недель. Из Четвертого дистрикта. Во время тура победителей местные толпы кипели от плохо скрываемой ярости. Можно даже не сомневаться: Дистрикт номер четыре восстал.
Принимаюсь, будто бы между делом, расспрашивать, не принесла ли зима еще каких-нибудь трудностей. Эти люди привыкли получать все сразу, любая пропавшая мелочь для них – событие. Из потока жалоб на недостаток лент, музыкальных чипов и крабового мяса мне удается выудить очень важные сведения. Морепродуктами занимается Дистрикт номер четыре, электроникой – номер три. И конечно же, номер восемь – ткани. Мысль о масштабах мятежа наполняет меня восторгом и ужасом.
Бонни и Твилл[]
Примечание: данная информация про героев книги, в фильме она полностью отсутствует.
Однажды Китнисс не смогла выдержать тяжелого нервного напряжения (из-за террористического режима, введённого в её родном дистрикте Ромулусом Тредом), и "убежала" в лес. Там с ней приключилось преинтереснейшее происшествие:
Цитата 1[]
Рассвет еще только брезжит, когда я нахожу лук и стрелы и отправляюсь прямиком по сугробам. Отчего-то меня непременно тянет к озеру. Может быть, попрощаться с добрыми старыми днями, которые никогда уже не вернутся? Или же обрести второе дыхание. Повидаю эти места еще раз – и плевать, даже если поймают. Путь занимает в два раза больше времени, чем обычно. Наряд от Цинны прекрасно удерживает тепло, я даже потею, хотя лицо немеет от холода. Должно быть, слепящее солнце играет со мной злую шутку; измотанная, погруженная в унылые мысли, я пропускаю знаки опасности. Тонкая струйка дыма, идущего из трубы, отпечатки свежих следов, запах отваренных еловых иголок. Буквально в нескольких ярдах от двери бетонного дома я замираю на месте, и даже не из-за дыма, следов или запаха. За спиной отчетливо щелкает затвор. Привычка – вторая натура. Оборачиваюсь, натянув тетиву, хотя расклад, конечно же, не в мою пользу. Белый мундир, вздернутый подбородок... светло-коричневый глаз – вот куда попадет острие. Но тут пистолет падает в снег, и безоружная женщина в перчатках показывает мне какой-то предмет. – Не стреляй! – выкрикивает она. Не готовая к такому повороту событий, я колеблюсь. Может, им велели доставить меня живой и пытать, пока не оговорю своих близких. «Ага, удачи вам». Пальцы уже собираются отпустить тетиву, когда я успеваю разглядеть вещицу в руке незнакомки. Это маленький белый кружочек плоского хлеба. Скорее, крекер. Серый, подмокший по краям. Посередине – четкий рисунок.
...
Кадр из фильма "И вспыхнет пламя", Тур победителей. Дистрикт 8. Версия: Твилл смотрит на Китнисс
Моя пересмешница. Не понимаю. Сойка на хлебе? В отличие от капитолийских поделок, это никак не может быть данью моде. – Что? Что это значит? – хрипло бросаю я, все еще готовясь выстрелить. – Только то, что мы на твоей стороне, – произносит дрожащий голос у меня за спиной. Я даже не заметила, как появилась вторая преследовательница – наверное, она вышла из дома. И скорее всего, вооружена. Однако вряд ли осмелится взвести затвор, потому что я в ту же долю секунды убью ее напарницу. Не отрывая взгляда от цели, громко приказываю: – Выходи, чтобы я тебя видела! – Она не может, она... – заикается женщина с крекером. – Выходи сейчас же! – срываюсь я. Судя по звуку, за моей спиной кто-то делает шаг и, натужно дыша, волочит больную ногу. Появляется девушка примерно моих лет. На ней мундир миротворца с белым плащом из меха, явно с чужого плеча – болтается на хрупкой фигурке, словно на вешалке. Оружия не видно. Руки из последних сил опираются на грубо сделанный посох из сломанной ветки. Правая нога волочится по снегу. Лицо у девушки покраснело от холода. Зубы искривлены. Глаза – цвета шоколада, над одним – родинка в форме земляничины. Нет, это но миротворец. И не обитательница Капитолия. – Кто вы? – спрашиваю я настороженно, но без прежней суровости. – Меня зовут Твилл, – отвечает женщина. На первый взгляд ей около тридцати пяти лет. – А это – Бонни. Мы беженцы из Восьмого дистрикта. Дистрикт номер восемь! Они оттуда, где было восстание! – Где взяли мундиры? – интересуюсь я. – Украли на швейной фабрике, – поясняет Бонни. – Мы там работали. Только мой предназначался для... кое-кого другого, поэтому так ужасно сидит. – А пистолет взяли у мертвого миротворца, – вставляет Твилл, проследив за моим взглядом. – Твой крекер, с птичкой – что это значит? – А ты не знаешь, Китнисс? – искренне изумляется девушка. Меня рассекретили. Ну, конечно. Лицо непокрыто, рядом – Двенадцатый дистрикт, и я целюсь в них из лука. Ошибиться трудно. – Почему, знаю. Это с броши, в которой я была на арене.
Видела я их дистрикт, насквозь изуродованный промышленностью. Обветшалые многоквартирные дома, сдаваемые внаем, и ни единой травинки в поле зрения. Ни малейшего знакомства с природой. Удивительно, как эти двое до сих пор живы. – Еда, конечно, закончилась? – интересуюсь я. Бонни кивает. – Мы собрали в дорогу все, что могли, но с запасами было туго. Вот они и иссякли. У нее дрожит голос, и я окончательно проникаюсь доверием. Действительно, сколько можно ждать подвоха? Это всего лишь хромая голодная беженка из Капитолия. – Значит, сегодня вам сказочно повезло, – объявляю я, опуская на пол охотничью сумку.
Хотя по всему дистрикту распоясался голод, у нас дома пищи более чем достаточно, и всегда есть чем поделиться. Моя главная забота – это родные Гейла, Сальная Сэй и несколько бывших торговцев из Котла, у которых отняли заработок. С утра я нарочно набила сумку едой: пусть мама увидит пустые полки в кладовой и решит, что ее дочь отправилась помогать нуждающимся. Хотелось выгадать время на длительную прогулку, чтобы близкие не волновались. Вечером я собиралась вернуть продукты на место, но, видимо, не судьба. Достаю из сумки две свежие булки, покрытые слоем пропеченного сыра. Мои любимые, Пит их часто готовит, чтобы меня побаловать. Первую булку бросаю женщине, а вторую, приблизившись, даю прямо в руки Бонни. Еще, чего доброго, промахнется, и такая вкуснятина угодит прямо в печку.
Цитата 2[]
– Ну, что у вас там за история? И они начинают рассказывать.
Сразу после Голодных игр в Дистрикте номер восемь усилились волнения. Вообще-то недовольные были всегда, но теперь уже желание перейти от пустых разговоров к делу воплотилось в жизнь. Текстильные фабрики, обслуживающие весь Панем, битком набиты грохочущей техникой. Под покровом вездесущего шума легко наклониться к товарищу и, почти прижавшись губами к уху, шепнуть пару слов, которых больше никто не услышит. Весть о грядущем восстании разлетелась в мгновение ока. Твилл работала в школе, Бонни была ее ученицей. Услышав последний звонок, они отправлялись работать на фабрику по пошиву мундиров. В течение нескольких месяцев Бонни, трудившаяся в отделе контроля, понемногу откладывала про запас то ботинок, то ремень, то штаны, пока не собрала одежду для Твилл и ее мужа. Было решено, что как только начнется восстание, они разнесут весть об этом по другим дистриктам – ведь в одиночку не справиться.
В тот день, когда в город явились мы с Питом, местные жители провели что-то вроде последней репетиции. Люди в казалось бы разрозненной толпе собрались по команде и встали у зданий, которые им предстояло захватить прежде всего. Замысел заключался в том, чтобы первым делом взять в свои руки Дом правосудия, штаб миротворцев и Коммуникационный центр на площади, а в других районах – вокзалы, зернохранилище, электростанцию и оружейный склад.
В ночь нашей помолвки, когда Пит преклонил колено и поклялся мне в вечной любви перед капитолийскими камерами, в Дистрикте номер восемь вспыхнул мятеж. Лучшего прикрытия и придумать было нельзя. Интервью с Цезарем Фликерменом по завершении тура победителей смотрят все и всегда. У жителей появился повод затемно выйти на улицы, собраться возле экранов на главной площади либо в центрах досуга. В обычное время это бы вызвало подозрение, но не теперь. В назначенный час, ровно в восемь, каждый был на условленном месте. Маски на лица – и началось.
Мятежники застали миротворцев врасплох, и к тому же значительно превосходили их числом. Военные сдали Коммуникационный центр, зернохранилище, электростанцию, потом у восставших появилось оружие. Забрезжила надежда: может, все не напрасно? И если как-то связаться с другими дистриктами, может, еще удастся общими силами свергнуть правительство Капитолия?
Но тут пробил час возмездия. В дистрикт нахлынули тысячи миротворцев. Планолеты дотла разбомбили оплоты бунтовщиков. Разразился ужасный хаос, и людям оставалось лишь разбежаться по домам. Двое суток ушло на то, чтобы подавить мятеж. Потом – неделя чрезвычайного положения. Обитателям дистрикта запретили покидать свои жилища. Ни угля, ни еды. И затем поздно вечером, когда люди были на грани голодной смерти, вышел приказ – всем возвращаться к прежней работе.
Для Твилл и Бонни это значило: в школу. Развороченная взрывами улица – не лучший путь на фабрику, и они опоздали к обычной смене; только услышали с расстояния в сотни ярдов, как прогремел мощный взрыв. – Кто-то доложил Капитолию, что восстание задумали наши рабочие, – тихо произносит женщина.
Кадр из фильма "И вспыхнет пламя". Тур победителей. Дистрикт 8. Версия: Бонни смотрит на выступление Пита и Китнисс
Взрыв унес множество жизней, в том числе ее мужа и всю семью Бонни. Твилл с ученицей побежали забрать приготовленные мундиры, набили мешки едой, пошарив по домам теперь уже мертвых соседей, и бросились к железнодорожному вокзалу. Переодевшись на складе, незамеченными пробрались в крытый товарный вагон с материей, направлявшийся в Дистрикт номер шесть. На заправке покинули поезд и долго шагали по лесу, держась рельсов, пока два дня назад не добрались до наших краев, где им пришлось задержаться, потому что девушка подвернула лодыжку.
– Понимаю, почему вы бежите, но с какой стати в Тринадцатый дистрикт? – недоумеваю я. – Что вы там думаете найти? Они беспокойно переглядываются. – Мы еще точно не знаем, – говорит Твилл.
